Большинство людей попросту недооценивает нынешнее мирное время. Никто из нас не застал ситуацию тысячелетней давности, и мы быстро забыли, насколько опасным был тогда мир. Более того: войны привлекают внимание именно потому, что случаются теперь реже. Сколько людей тревожится из-за войны в Афганистане и Ираке – а миру в Бразилии и Индии кто-нибудь порадовался? Когда вы в последний раз слышали в выпуске новостей о несостоявшейся войне или о несложившейся террористической организации?
И вот еще что важно: страданиям отдельных людей мы сопереживаем больше, чем целому народу. Мы бесконечно репостим в «Фейсбуке» фотографию афганской девушки, которую талибы облили кислотой, без конца перечитываем сообщения об авиакатастрофе с несколькими десятками жертв. А когда пропорции несчастья резко возрастают – у нас словно иммунитет появляется, когда речь идет о десятках миллионов, заморенных голодом в СССР и Китае, или даже о геноциде в Дарфуре. Чтобы осмыслить макроисторические процессы, приходится иметь дело с огромными числами. Так, в 2000 году в войнах погибло 310 000 человек, а жертвами насильственных преступлений пали 520 000. Каждый погибший – неповторимый уничтоженный мир, разрушенная семья, вечное горе родных и друзей. Но в глобальной перспективе 830 000 погибших – лишь 1,5 % от общего числа умерших в 2000 году (56 миллионов). В тот же год 1 260 000 человек погибло на дорогах (2,25 % от общего числа) и 815 000 покончило с собой (1,45 %).
Еще более удивляют цифры за 2002 год. Из 57 миллионов умерших только 172 000 погибли на войне, 569 000 – от рук преступников (всего 741 000 жертв человеческого насилия). И 873 000 человек совершили самоубийство. Выходит, в год теракта 11 сентября, вопреки всем разговорам об угрозе терроризма и войны, статистически у человека было больше шансов умереть от собственных рук, чем по вине террориста, вражеского солдата или наркодилера.
В большинстве краев мира люди ложатся спать, не страшась, что под покровом ночи вражеское племя окружит их деревню и перебьет всех до последнего. Зажиточные британцы каждый день едут в Лондон из Ноттингема через Шервудский лес, не опасаясь, что на них нападут веселые ребята в зеленых плащах и отберут денежки, чтобы раздать бедным (а скорее всего – прикончат всех, а деньги оставят себе). Учителя не бьют учеников тростью, дети не боятся, что их продадут в рабство за долги родителей, женщины знают, что закон воспрещает мужьям бить их и удерживать в четырех стенах. И с каждым годом жизнь только подкрепляет эту уверенность.
Насилие сдает позиции под натиском государства. Во все исторические эпохи основным источником насилия были местные распри между семьями или между общинами (до сих пор, как показывают приведенные выше цифры, местная преступность смертоноснее международных войн). Ранние земледельческие общины, не знавшие более крупных объединений, жили в постоянном страхе перед насилием. До 15 % смертей были результатом конфликтов, на 100 тысяч человек приходилось до 400 убийств в год. Когда же царства и империи укрепились, они положили предел своеволию общин, и уровень насилия снизился. В децентрализованных королевствах средневековой Европы на 100 тысяч населения ежегодно приходилось 20–40 убийств. В последние десятилетия, когда государство и рынок достигли пика могущества, а местные общины исчезли, уровень насилия стал еще ниже. В среднем в мире за год из 100 тысяч человек погибают 9, причем основная часть убийств приходится на страны, где государственная власть слаба, – такие, как Сомали и Колумбия. В Центральной Европе средняя цифра составляет всего одно убийство на 100 тысяч человек.
Иногда государство злоупотребляет властью и принимается истреблять собственных граждан, но это – исключения и извращения. Обычно власть используется именно затем, чтобы уберечь граждан от насилия. И даже при диктаторском режиме у обычного человека больше шансов уцелеть, чем было в доисторическом обществе. В 1964 году в Бразилии произошел военный переворот. Диктатура правила страной до 1985 года. За 20 лет режим расправился с несколькими тысячами бразильцев, многие также попали в тюрьму или подвергались пыткам. Но даже в худшие годы у рядового жителя Рио-де-Жанейро было куда меньше шансов пасть от рук соотечественника, чем у рядового члена племени яномамо. Яномамо живут небольшими деревнями в чаще амазонских джунглей, не зная ни армии, ни полиции, ни тюрем. Согласно подсчетам антропологов, каждый третий член племени рано или поздно погибает в схватке за собственность, женщину или статус.
Вопрос, возросло внутригосударственное насилие после 1945 года или снизилось, остается спорным. Но международное насилие явно достигло самого низкого уровня за всю историю. И, пожалуй, самая очевидная примета нового международного климата – разрушение европейских империй. Во все исторические эпохи империи железным кулаком сминали восстания, когда же их силы иссякали, то и сами империи погибали в потоках крови. Гибнущие империи пускали в ход все ресурсы, чтобы спастись, а их поражение обычно приводило к анархии и распрям между наследниками. С 1945 года большинство империй предпочло мирно отправиться на пенсию. Они распались сравнительно быстро, мирно и аккуратно.
В 1945 году Британия управляла четвертью территории Земли. 30 лет спустя под ее властью оставалась лишь горстка небольших островов. За эти десятилетия метрополия уступала колонию за колонией: выстрелов прозвучало немного, солдат погибло максимум несколько тысяч, никакой катастрофы и массового истребления. Значительная часть похвал, возносимых Махатме Ганди с его ненасильственным сопротивлением, по праву должна бы достаться Британской империи. На месте империи появились десятки независимых государств, которые в большинстве своем получили стабильные границы и в основном мирно живут с соседями. Да, напоследок империя, обороняясь, сгубила десятки тысяч людей, и в некоторых горячих точках с уходом империи прорвались этнические конфликты и унесли уже сотни тысяч жизней (особенно в Индии). Но по сравнению с тем, что мы обычно наблюдаем в истории, уход англичан из колоний – образец порядка и миролюбия. Французская империя оказалась упрямее. Ее распад сопровождался кровавыми арьергардными боями во Вьетнаме и Алжире, которые обошлись в сотни тысяч жертв. Но и французы убрались из доминионов достаточно быстро – и даже сравнительно мирно, – оставив после себя жизнеспособные государства, а не хаос и междоусобицы.